Ведерников — особая фигура. Мы с ним в одно время поступали в Московскую консерваторию и сразу подружились: ему было 16 лет и восемь месяцев, а мне 17, это нас сблизило, поскольку все остальные абитуриенты были старше. Толя родился в Харбине, его отец был чиновником Китайско-Восточной железной дороги, но когда она развалилась, всем предложили уехать, и в 1936 они вернулись в Россию. Сначала они жили в вагоне, лишь позже получили квартиру на Ленинградском шоссе... Я был абсолютно покорен его мастерством, потому что в 12 лет Толя уже выступал в Японии и дал там свыше 20 концертов. Его помнят в Японии до сих пор (знаю, поскольку каждый год бываю там), издали 25 дисков, а у нас ничего нет...
Это был громадный мастер, совсем другой, не как Рихтер, но по масштабу не уступал ему. Ведерников был в высшей степени сдержанный человек, у Рихтера же в природе была театральность (не рисовка, а органичная, естественная). Так вот, Ведерников тоже участвовал во Всесоюзном конкурсе, но его не пропустили в финал, неизвестно почему. В какой-то степени он был для меня учителем, я часто у него бывал, мы слушали музыку, записанную на пластинках, — тогда это была редкость.
Я посвятил ему концерт, потому что моя жизнь в консерватории была во многом связана с ним. Мы втроем — Слава, Толя и я — входили в число активных участников знаменитого тогда музыкального кружка, где исполняли самую разно¬образную музыку: с Рихтером мы играли Шестую симфонию Малера, Слава играл всю вагнеровскую тетралогию «Кольцо нибелунга», Ведерников — оперу Дебюсси «Пеллеас и Мелизанда»... Незабываемый был кружок! К нам совершали паломничество профессора! Проводили кружок студенты нашего курса: Кира Алемасова, любимица всех, вела записи, списки концертов, программы (бесценный архив). Владимир Чайковский, Вадим Гусаков, Кирилл Салтыков...
Из интервью "Музыкальному обозрению", 2005, №3

– Хотелось бы, чтобы вы поделились воспоминаниями о таком замечательном пред-ставителе русской фортепианной школы, как Анатолий Иванович Ведерников. Ведь он прожил непростую жизнь…
– Мы с Ведерниковым поступали в консерваторию в один день. Ему было шестна-дцать, а мне исполнилось в тот день, 15 августа 1936 г., семнадцать. Остальные были значительно старше нас (самым старшим был Кирилл Салтыков, жених Юдиной; он погиб в горах чуть ли не на моих глазах – альпинизмом занимался, как и я, и на горе Бжедух погиб ). С Ведерниковым у нас возникла дружба. Когда Ведерниковы приехали из Китая, квартиры у них не было: они жили в вагоне. И я ходил в этот вагон. Слушал его записи  – в восторге был, в полном! Я, провинциальный мальчик, приехал из Тамбова, – поэтому для меня было чудом то, что я услышал и увидел. Он ведь получил великолепную школу, но школу западную  – только потом освоил все эти весовые приемы. Но уже тогда он играл с поразительным совершенством, для меня немыслимым, – прекрасно! И в других областях он был очень интересным человеком.
Ведерников был удивителен в смысле организации своего труда. Как известно, студентам всегда негде заниматься – классов нет. Он, когда был перерыв между лекциями, бегом бежал к роялю, не обращая ни на кого внимания: садился и играл то, что ему было нужно. Пятнадцать минут перерыв – он играл. Как-то в конце дня сказал: «Я играл час и пятнадцать минут». Невероятно организованный был, отличался очень большой точностью: если обещал что-то, обязательно делал. Ему была присуща большая строгость к явлениям искусства, с которыми он встречался. Например, он был почти единственным, кто критиковал Рихтера.
– И сам с ним играл.
– Играл с ним: полжизни с ним играл .
– И все же критиковал.
– Да, но с самыми добрыми намерениями. Мало кто знает, что Рихтер отличался неко-торой нетерпимостью к критике. Недавно я перечитывал его диалоги с Монсенжоном . Рихтер пишет, что, мол, такой невыносимый характер был у Ведерникова – он, дескать, все не принимал, все критиковал, и поэтому их отношения прекратились . А объяснялось все очень просто: Рихтер не терпел критики. А его было все-таки за что критиковать.
Кстати говоря, в этом томе Монсенжона еще такая вещь упоминается… Надо отдать должное Рихтеру: он написал, что на Всесоюзном конкурсе в 1945 г. I премию жюри прису-дило Мержанову. Но добавляет, что я получил премию, потому что я русский, а он немец. А я не русский, я армянин! А потом сам объясняет, как он тоже получил I премию, – позднее, после телефонного разговора председателя жюри Шостаковича с Молотовым: когда Шостакович высказал мнение о необходимости присудить еще одну I премию, с разрешения Молотова ее присудили Рихтеру .
Я еще раз могу со всей искренностью сказать, что отдаю должное Рихтеру: его совер-енному, гениальному исполнению Шуберта, Брамса – немецкой музыки; Баха он замеча-тельно записал… Мы с ним друзьями были, два года жили в одной комнате! Снимали комна-ту на улице Горького (выбирались из общежития). И я его знаю очень хорошо, поэтому знаю о его нетерпимости к критике. Это скрывалось тщательно, а на самом деле...
Он получил бы в 1945 г. I премию и без разговора с Молотовым, если бы не финал, где [1-ый] Концерт Чайковского он играл неудачно. Знаю это, так как читал протоколы заседания жюри. Копии этих протоколов подарил мне известный ленинградский музыкант, который имел доступ к документам конкурса. Там была критика исполнения Рихтером Концерта Чай-ковского. Кстати, Концерт Чайковского был роковым в его жизни. Я знаю несколько случаев: во-первых, на конкурсе – неудачное исполнение. Еще был случай с Бернстайном в Нью-Йорке (мне рассказывал сам Рихтер), когда не было согласия в темпах. И была запись этого концерта с Караяном – по моему мнению, малоудачная .
– А что случилось с Ведерниковым, почему он не прошел на третий тур на конкурсе 1945 г.?
– Надо знать манеру исполнения Ведерникова – это не романтическое, а классическое направление – замечательное, совершенство поразительное! Современная музыка у него звучала замечательно! (Кстати говоря, он первым играл концерт для левой руки Прокофьева в Москве, я слышал .) Но если говорить о Шумане, Шопене – он идеально все играл, но духовная сторона не всегда была на высоте. На конкурсе это сыграло свою роль.
Нейгаузу это направление было, вероятно, не близко, поэтому часто он очень жестко критиковал Ведерникова (я присутствовал на этих уроках). А еще помню такой случай. Ведерников играет es-moll'ную прелюдию и фугу Баха из первого тома – медленную, траурную. И Нейгауз ему говорит, что в этой музыке чувствуется образ кипарисов . Ведерникову было совершенно непонятно, при чем тут кипарисы. И он спрашивал:
– Генрих Густавович, а почему кипарисы? Вы мне объясните, я это спрашиваю с самыми хорошими намерениями, я хочу лучше играть!
– Ну, почитай, подумай об этом образе.
Как-то мы выходим из класса – я, Володя Чайковский, Толя и Нейгауз. Около диспетчерской остановились. И Толя опять ему:
– Генрих Густавович, ну объясните, что, ну как, почему кипарисы, вы мне объясните...
Тот покраснел, натужился, повернулся к нему и говорит:
– Ты – ...!
И ушел. Таких случаев много было .
Мало кто знает, что сам Прокофьев выбрал Ведерникова для помощи в расписывании партий оркестра в партитурах его симфоний.
Но самое главное – то, что Нейгауз не пригласил Ведерникова быть его ассистентом. Мы, все однокурсники, были уверены, что Ведерников станет ассистентом Нейгауза. Рихтер и Ведерников были самыми талантливыми в его классе. Рихтер не имел интереса к педагогике, а Ведерников очень интересовался этим. Нейгауз же пригласил Л. Н. Наумова (ныне по-койного) – очень талантливого и уважаемого музыканта, но, в отличие от Ведерникова, практически не игравшего. Это вызвало скрытое возмущение многих членов фортепианного фа-культета.
И потом, к великому сожалению, приходится сказать, что Рихтер тоже сыграл отрицательную роль в жизни Ведерникова. Он с ним играл полжизни вместе, – и не организовал ему ни одного концерта на Западе, где Рихтер царил! Если бы он объявил концерт с ним в Карнеги-холл и они бы сыграли «Петрушку» и «Весну священную» на двух роялях, Ведерникову были бы открыты все двери! А он нуждался, очень нуждался. Во время войны работал аккомпаниатором у жонглеров, у эквилибристов, по селам ездил, потому что не на что жить было... И в память Ведерникова Рихтер не сыграл в Москве ни одного концерта…
Еще была совершенно невероятная вещь. Мне как-то звонит Ведерников и говорит:
– Ты знаешь, меня Слава приглашает слушать нашу запись двойного концерта Баха. Японцы обратили внимание на эту пластинку, попросили ее у Рихтера и отреставрировали .
Я говорю:
– Ну, ты мне позвони потом.
Звонит:
– Ты представляешь, что было? Сидели вдвоем, слушали, а потом я попросил у него посмотреть конверт. Взял, посмотрел и спрашиваю: «А где же я?!»
…Рихтер «один» играет концерт для двух роялей! Что же, Рихтер не знал этого, когда приглашал Ведерникова?! Он же мог заставить японцев переделать надписи – они бы сразу это сделали. А на конверте – миллиметровыми буквами: «Партия второго фортепиано – Анатолий Ведерников». Когда сам Рихтер говорит, что в записи непонятно, какой рояль первый, а какой второй!.. 
А Ведерников – несчастный человек! Его несчастье началось с ареста родителей. По-том он женился на одной из сестер Геккер. Такая немецкая семья была: отец приехал в Россию в 1920-х гг. и поселился на даче под Москвой . Потом его арестовали, конечно, расстреляли – все это в порядке вещей было (точно так же, как отца самого Ведерникова арестовали и расстреляли, а мать много лет отсидела в лагере, но осталась жива). Толя женился на одной из сестер Геккер, Оле. У них родился сын, который заболел менингитом и оглох. (Он стал очень хорошим художником. Пишет замечательные картины, ими интересуются на Западе...)
Вот такая трагическая судьба у Ведерникова. Но надо сказать, что его концерты играли очень большую роль. Он регулярно играл – очень много. Его концерты с Рихтером, и сольные, и с оркестром всегда были праздниками для Москвы. И известный творческий кружок, созданный Рихтером и Ведерниковым…
– А кто туда еще входил?
– Я тоже принимал участие. Потом Фрид Гриша, композитор. Гусаков, Чайковский … Мы там действительно играли то, чего нигде нельзя было услышать. Я, например, с Рихтером играл на двух роялях 4-ю симфонию Малера… Ведерников играл «Пелеаса и Мелизанду» Дебюсси, Рихтер играл «Кольцо Нибелунгов» Вагнера .
Когда я вернулся из армии, начиналась работа в консерватории, и я удивлялся: Ведерникова нет! Профессор Т. Д. Гутман взял его в Гнесинский институт . Он там работал, а потом я, когда получил кафедру, пошел к ректору и сказал, что согласен возглавить кафедру с одним условием: если в консерваторию вернется Ведерников. И он вернулся!  Я ему сказал: «Можешь, пожалуйста, идти к Малинину – вот нейгаузовская кафедра». Он говорит: «Нет». Естественная его реакция была. И он до конца дней своих был вместе со мной на кафедре.
Это был совершенно замечательный человек: очень образованный, интеллигентный, очень музыкальный, с гигантским репертуаром – совершенно гигантским! Но направления скорее классического, такой… холодный немножко – это да. Поэтому большой популярности среди широкой публики не было, а музыканты его ценили очень. И конечно, это большая потеря была для консерватории, когда его здесь не было.
Из интервью Араму Гущяну ("Волгоград-фортепиано-2008")